Когда-нибудь я напишу о своих путешествиях по Америке и впечатления.
Пока же, всем интересующимся, рекомендую прочитать Ильфа и Петрова "Одноэтажную Америку". Я же помещаю здесь несколько цитат из этой книги, в которых описание Америки в точности совпало с моими впечатлениями.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------
Луна виднелась в промежутке между шестидесятиэтажными домами. Но любопытствующий прохожий смотрел не на луну, а гораздо выше, - он смотрел на вершину "Импайр Стейт Билдинг", здания в сто два этажа. В свете луны стальная вершина "Импайра" казалась покрытой снегом. Душа холодела при виде благородного, чистого здания, сверкающего, как брус искусственного льда. Мы долго стояли здесь, молча задрав головы. Нью-йоркские небоскребы вызывают чувство гордости за людей науки и труда, построивших эти великолепные здания.
Хрипло ревели газетчики. Земля дрожала под ногами, и из решеток в тротуаре внезапно тянуло жаром, как из машинного отделения. Это пробегал под землей поезд нью-йоркского метро - собвея, как он здесь называется.
Из каких-то люков, вделанных в мостовую и прикрытых круглыми металлическими крышками, пробивался пар. Мы долго не могли понять, откуда этот пар берется. Красные огни реклам бросали на, него оперный свет. Казалось, вот-вот люк раскроется и оттуда вылезет Мефистофель и, откашлявшись, запоет басом прямо из "Фауста": "При шпаге я, и шляпа с пером, и денег много, и плащ мой драгоценен".
И мы снова устремились вперед, оглушенные криком газетчиков. Они ревут так отчаянно, что, по выражению Лескова, надо потом целую неделю голос лопатой выгребать.
Нельзя сказать, что освещение 42-й улицы было посредственным. И все же Бродвей, освещенный миллионами, а может быть, и миллиардами электрических лампочек, наполненный вертящимися и прыгающими рекламами, устроенными из целых километров цветных газосветных трубок, возник перед нами так же неожиданно, как сам Нью-Йорк возникает из беспредельной пустоты Атлантического океана.
Мы стояли на самом популярном углу в Штатах, на углу 42-й и Бродвея. "Великий Белый Путь", как американцы титулуют Бродвей, расстилался перед нами.
Здесь электричество низведено (или поднято, если хотите) до уровня дрессированного животного в цирке. Здесь его заставили кривляться, прыгать через препятствия, подмигивать, отплясывать. Спокойное эдисоновское электричество превратили в дуровского морского льва. Оно ловит носом мячи, жонглирует, умирает, оживает, делает все, что ему прикажут. Электрический парад никогда не прекращается. Огни реклам вспыхивают, вращаются и гаснут, чтобы сейчас же снова засверкать; буквы, большие и маленькие, белые, красные и зеленые, бесконечно убегают куда-то, чтобы через секунду вернуться и возобновить свой неистовый бег.
На Бродвее сосредоточены театры, кинематографы и дансинги города. Десятки тысяч людей движутся по тротуарам. Нью-Йорк один из немногих городов мира, где население гуляет на определенной улице. Подъезды кино освещены так, что, кажется, прибавь еще одну лампочку - и все взорвется от чрезмерного света, все пойдет к чертям собачьим. Но эту лампочку некуда было бы воткнуть, нет места. Газетчики поднимают такой вой, что на выгребание голоса нужна уже не неделя, нужны годы упорного труда. Высоко в небе, на каком-то несчитанном этаже небоскреба "Парамаунт", пылает электрический циферблат. Не видно ни звезд, ни луны. Свет реклам затмевает все. Молчаливым потоком несутся автомобили. В витринах среди клетчатых галстуков вертятся и даже делают сальто маленькие светящиеся ярлыки с ценами. Это уже микроорганизмы в космосе бродвейского электричества. Среди ужасного галдежа спокойный нищий играет на саксофоне. Идет в театр джентльмен в цилиндре, и рядом с ним обязательно дама в вечернем платье с хвостом. Как лунатик, движется слепец со своей собакой-поводырем. Некоторые молодые люди прогуливаются без шляп. Это модно. Сверкают под фонарями гладко зачесанные волосы. Пахнет сигарами, и дрянными и дорогими.
В ту самую минуту, когда мы подумали о том, как далеко мы теперь от Москвы, перед нами заструились огни кинематографа "Камео". Там показывали советский фильм "Новый Гулливер".
Бродвейский прибой протащил нас несколько раз взад и вперед и выбросил на какую-то боковую улицу.
Мы ничего еще не знали о городе, Поэтому здесь не будет названий улиц. Помнится только, что мы стояли где-то под эстакадой надземной железной дороги. Мимо проходил автобус, и мы, не думая, вскочили в него.
Даже много дней спустя, когда мы научились уже разбираться в нью-йоркском водовороте, мы не могли вспомнить, куда отвез нас автобус в тот первый вечер. Кажется, это был китайский район. Но возможно, что это был итальянский район или еврейский.
Мы шли по узким вонючим улицам. Нет, электричество здесь было обыкновенное, не дрессированное. Оно довольно тускло светило и не делало никаких прыжков. Громадный полицейский стоял, прислонившись к стене дома. Над его широким повелительным лицом сиял на фуражке серебряный герб города Нью-Йорка. Заметив неуверенность, с которой мы шли по улице, он направился к нам навстречу, но, не получив вопроса, снова занял свою позицию у стены, величавый и подтянутый представитель порядка.
(И.Ильф и Е.Петров Одноэтажная Америка, гл.2 Первый вечер в Нью-Йорке)
Мы совершили большое путешествие и покинули Москву, чтобы познакомиться с Америкой. Кроме
Нью-Йорка, мы успели побывать в Вашингтоне и Гартфорде. Мы прожили в Нью-Йорке месяц и к концу
этого срока почувствовали, что успели полюбить ваш великий, чисто американский город.
Внезапно нас облили холодной водой.
- Нью-Йорк - это вовсе не Америка, - сказали нам наши новые друзья, - Нью-Йорк - это только мост
между Европой и Америкой. Вы все еще находитесь на мосту.
Тогда мы поехали в Вашингтон, округ Колумбия - столицу Соединенных Штатов, будучи легкомысленно
уверены в том, что этот город уже безусловно является Америкой. К вечеру второго дня мы с
удовлетворением почувствовали, что начинаем немножко разбираться в американской жизни.
- Вашингтон - это совсем не Америка, - сказали нам, - это город государственных чиновников.
Если вы хотите действительно узнать Америку, то вам здесь нечего делать.
Мы покорно уложили свои поцарапанные чемоданы в автомобиль и поехали в Гартфорд, штат
Коннектикут, где провел свои зрелые годы великий американский писатель Марк Твен.
Здесь нас сразу же честно предупредили:
- Имейте в виду, Гартфорд - это еще не Америка.
Когда мы все-таки стали допытываться насчет местонахождения Америки, гартфордцы неопределенно
указывали куда-то в сторону.
(И.Ильф и Е.Петров Одноэтажная Америка, гл.8 Большая Нью-Йоркская Арена)
У самых дверей тихого ресторана лежал матовый бетон первоклассной дороги.
Иностранец, даже не владеющий английским языком, может с легкой душой выехать на американскую
дорогу. Он не заблудится здесь, в чужой стране. В этих дорогах самостоятельно разберется даже
ребенок, даже глухонемой. Они тщательно перенумерованы, и номера встречаются так часто, что
ошибиться в направлении невозможно.
Иногда две дороги сходятся на время в одну. Тогда на придорожном столбике помещаются два номера.
Номер федеральной дороги вверху, номер дороги штата - под ним. Иногда сходятся вместе пять дорог,
семь, даже десять. Тогда количество номеров вырастает вместе со столбиком, к которому они
прикреплены, и указатель становится похожим на древний индейский тотем.
На дорогах есть множество различных знаков. Но - замечательная особенность! - среди них нет ни
одного лишнего, который отвлекал бы внимание водителя. Знаки установлены низко над землей, с
правой стороны, так, чтобы шофер видел их, не отводя взгляда от дороги. Они никогда не бывают
условны и не требуют никакой расшифровки. В Америке никогда не встретишь какого-нибудь
таинственного синего треугольника в красном квадрате - знака, над смыслом которого можно ломать
голову часами.
Большинство дорожных обозначений выложено круглыми зеркальными стекляшками, которые ночью
отражают свет автомобильных фонарей. Таким образом, знак светится сам собой. Черные надписи на
желтом фоне (это самые заметные цвета) предупреждают: "Медленно", "Школьная зона", "Стоп!
Опасно!", "Узкий мост", "Предел скорости - 30 миль", "Пересечение дорог", или: "Через триста
футов будет ухаб". И точно, ровно через триста футов будет ухаб. Впрочем, такая надпись
встречается так же редко, как и самый ухаб.
У скрещения дорог стоят столбы с толстыми деревянными стрелами. На стрелах - названия городов и
число миль до них.
Шумя и завывая, летели нам навстречу тяжелые серебряные автоцистерны с молоком. Они везли молоко
для семи миллионов человек нью-йоркского населения. Душа уходит в пятки, когда впереди
показываются громадные молочные машины, приближающиеся с быстротой шквала. Особенно великолепны
цистерны ночью, когда, окаймленные цепями зеленых и красных фонариков, безостановочно летят они
к Нью-Йорку. Семь миллионов человек хотят пить молоко, и оно должно быть доставлено вовремя.
Еще величественнее выглядят грузовики со специальными прицепами, перевозящие сразу по три или
четыре новых автомобиля. На расстоянии примерно до тысячи миль доставка на грузовиках стоит
дешевле, чем по железной дороге. И снова на нас налетает буря, на этот раз сверкающая лаком и
никелем. Мы на секунду закрываем глаза от нестерпимого блеска и едем дальше.
Дороги - одно из самых замечательных явлений американской жизни. Именно жизни, а не одной лишь
техники. Соединенные Штаты имеют сотни тысяч миль так называемых high ways, дорог высокого
класса, по которым идет регулярное автобусное сообщение. Автобусы мчатся по расписанию со
скоростью шести-десяти миль, и проезд в них стоит вдвое дешевле, чем по железной дороге.
В любое время суток, в любое время года, в самую скверную погоду бешено мчатся по Америке
пассажирские автобусы. Когда видишь ночью летящую через пустыню тяжелую и грозную машину,
невольно вспоминаются бретгартовские почтовые дилижансы, управляемые отчаянными кучерами.
Автобус несется по гравийному шоссе. Он переворачивает крупные камни, а мелкие увлекает за собой.
Опоздания быть не может. Где мы? В штате Нью-Мексико. Скорей, еще скорей! Молодой шофер
добавляет газу. Карлсбад, Лордсбург, Лас-Крузес! Машина наполняется шумом и ветром, в котором
дремлющие в своих креслах пассажиры слышат великую мелодию американского материка.
Америка лежит на большой автомобильной дороге.
Когда закрываешь глаза и пытаешься воскресить в памяти страну, в которой пробыл четыре месяца, -
представляешь себе не Вашингтон с его садами, колоннами и полным собранием памятников, не
Нью-Йорк с его небоскребами, с его нищетой и богатством, не Сан-Франциско с его крутыми улицами
и висячими мостами, не горы, не заводы, не кэньоны, а скрещение двух дорог и газолиновую станцию
на фоне проводов и рекламных плакатов.
(И.Ильф и Е.Петров Одноэтажная Америка, гл.10 На автомобильной дороге)
Америка по преимуществу страна одноэтажная и двухэтажная. Большинство американского населения
живет в маленьких городках, где жителей три тысячи человек, пять, десять, пятнадцать тысяч.
Какому путешественнику неизвестно первое, неповторимое чувство взволнованного ожидания, которое
охватывает душу при въезде в город, где он еще никогда не был! Каждая улица, каждый переулочек
открывают жаждущим глазам путешественника все новые и новые тайны. К вечеру ему начинает
казаться, что он уже успел полюбить этот город. По виду уличной толпы, по архитектуре зданий,
по запаху рынка, наконец по цвету, свойственному лишь этому городу, складываются у
путешественника первые, самые верные впечатления. Он может прожить в городе год, изучить все его
углы, завести друзей, потом забыть фамилии этих друзей, позабыть все изученное так добросовестно,
но первых впечатлений он не забудет никогда.
Ничего этого нельзя сказать об американских городах. Есть, конечно, и в Америке несколько
городов, имеющих свое неповторимое лицо - Сан-Франциско, Нью-Йорк, Нью-Орлеан или Санта-Фе. Ими
можно восхищаться, их можно полюбить или возненавидеть. Во всяком случае, они вызывают какое-то
чувство. Но почти все остальные американские города похожи друг на друга, как пять канадских
близнецов, которых путает даже их нежная мама. Это обесцвеченное и обезличенное скопление
кирпича, асфальта, автомобилей и рекламных плакатов вызывает в путешественнике лишь ощущение
досады и разочарования.
И если в первый маленький город путешественник въезжает с чувством взволнованного ожидания, то
во втором городе это чувство заметно остывает, в третьем сменяется удивлением, в четвертом -
иронической улыбкой, а в пятом, семнадцатом, восемьдесят шестом и сто пятидесятом превращается
в равнодушие, как будто навстречу автомобилю несутся не новые, незнакомые города неведомой
страны, а обыкновенные железнодорожные станции с обязательным колоколом, кипятильником и
дежурным в красной шапке.
Через город проходит главная улица. Называется она обязательно либо Мейн-стрит (что так и
означает Главная улица), либо Стейт-стрит (улица штата), либо Бродвей.
Каждый маленький город хочет быть похожим на Нью-Йорк. Есть Нью-Йорки на две тысячи человек,
есть на тысячу восемьсот. Один Нью-Йоркчик нам попался даже на девятьсот жителей. И это был
настоящий город. Жители его ходили по своему Бродвею, задрав носы к небу. Еще неизвестно, чей
Бродвей они счи-тали главным, свой или нью-йоркский.
Архитектура домов главной улицы не может доставить глазу художественного наслаждения. Это кирпич,
самый откровенный кирпич, сложенный в двухэтажные кубы. Здесь люди зарабатывают деньги, и никаких
отвлеченных украшений не полагается.
Эта нижняя часть города называется "бизнес-сентер" - деловой центр. Здесь помещаются торговые
заведения, деловые конторы, кино. Тротуары безлюдны. Зато мостовые заставлены автомобилями. Они
занимают все свободные места у обочин. Им запрещается останавливаться только против пожарных
кранов или подъездов, о чем свидетельствует надпись: "No parking!" - "Не останавливаться!".
Это иногда превращается в мучительное занятие - найти место, где можно поставить машину, как
говорят русские в Америке - "припарковаться". Однажды вечером мы оказались в Сан-Диэго, городе
на тихоокеанском берегу. Нам надо было где-нибудь поставить машину, чтобы пообедать. И мы битый
час разъезжали по городу, горя желанием "припарковаться". Город был так переполнен машинами, что
не нашлось места еще для одной всего только одной машины.
Характер маленькому американскому городу придают не здания, а автомобили и все, что с ними
связано, - бензиновые колонки, ремонтные станции, магазины Форда или "Дженерал Моторс". Эти
черты присущи решительно всем американским городам. Можно проехать тысячу миль, две тысячи,
три - изменятся природа, климат, часы придется перевести вперед, но городок, в котором вы
остановитесь ночевать, будет такой же самый, какой предстал перед вами две недели тому назад.
Так же не будет в нем прохожих, столько же, если не больше, будет автомобилей у обочин, вывески
аптек и гаражей будут пылать тем же неоном или аргоном. Главная улица по-прежнему будет
называться Бродвей, Мейн-стрит или Стейт-стрит. Разве только дома будут построены из другого
материала.
(И.Ильф и Е.Петров Одноэтажная Америка, гл.11 Маленький город)
Мы быстро проскользнули мимо людей в качалках, умылись и вышли на улицу, чтоб поискать местечко,
где бы поужинать.
За полтора месяца жизни в Штатах нам так надоела американская кухня, что мы согласны были
принимать внутрь любые еды - итальянские, китайские, еврейские, лищь бы не "брекфест намбр ту"
или "динер намбр уан", лишь бы не эту нумерованную, стандартизованную и централизованную пищу.
Вообще если можно говорить о дурном вкусе в еде, то американская кухня, безусловно, является
выражением дурного, вздорного и эксцентрического вкуса, вызвавшего на свет такие ублюдки, как
сладкие соленые огурцы, бекон, зажаренный до крепости фанеры, или ослепляющий белизной и
совершенно безвкусный (нет, имеющий вкус ваты!) хлеб.
(И.Ильф и Е.Петров Одноэтажная Америка, гл.22 Санта-Фе)
Если и раньше пустыня казалась нам разнообразной, то сейчас она изменялась чуть ли не каждую
минуту. Сперва шли ровные, как бы засыпанные какао холмики, формой своей напоминавшие вигвамы
(так вот откуда индейцы заимствовали свою архитектуру!). Потом началось нагромождение гладких и
круглых, на вид мягких, как подушки, и даже как подушки морщинистых у края, темно-серых
возвышенностей. Затем мы оказались на дне небольшого кэньона. Тут пошла такая архитектура,
такие мавзолеи, бастионы и замки, что мы совершенно перестали говорить и, высунувшись из окон,
следили за проносящимся мимо нас каменным видением тысячелетий. Солнце зашло, пустыня стала
розовой. Вес это кончилось целым храмом на скале, окруженным ровными террасами. Дорога повернула
к этому храму. Под ним протекала река Литтл Колорадо. Через нее был перекинут новый висячий мост.
Тут кончалась резервация наваго. Сразу стало темно и холодно. Иссяк бензин. Захотелось есть. Но
не успел мистер Адаме высказать мысль о том, что теперь все пропало и нам придется ночевать в
пустыне, как сейчас же за мостом сверкнул огонек, и мы подъехали к домику. Возле домика мы со
вздохом облегчения заметили газолиновую станцию. Кроме этих двух сооружений, которые стояли
прямо в пустыне, даже не обнесенные заборами, не было ничего. Домик представлял собою то, что
по-русски и по-испански называется "ранчо", а по-английски - "рэнч". И вот здесь, в пустыне,
где на двести миль в окружности нет ни одного оседлого жилья, мы нашли: превосходные постели,
электрическое освещение, паровое отопление, горячую и холодную воду, - нашли такую же обстановку,
какую можно найти в любом домике Нью-Йорка, Чикаго или Галлопа. В столовой перед нами поставили
помидорный сок в стопочках и дали "стейк" с костью в виде буквы Т, такой же красивый и невкусный,
как в Чикаго, Нью-Йорке или Галлопе, и взяли с нас за все это почти столько же, сколько это
стоит в Галлопе, Чикаго или Нью-Йорке, хотя, пользуясь безвыходным положением путешественников,
могли взять сколько угодно.
Это зрелище американского standart of life (уровня жизни) было не менее величественным, чем
окрашенная пустыня. Если вы спросите, что можно назвать главной особенностью Соединенных Штатов
Америки, мы можем ответить: вот этот домик в пустыне. В этом домике заключена вся американская
жизнь: полный комфорт в пустыне рядом с нищими шалашами индейцев. Совсем как в Чикаго, где рядом
с Мичиган-авеню помещается свалка.
(И.Ильф и Е.Петров Одноэтажная Америка, гл.27 Человек в красной рубашке)
